Серые земли - Страница 68

Но Евдокия молчала. Она тяготилась как и этим внезапным визитом, так и извинениями, которым не верила.

— В любом ином случае я бы промолчала, — ладонь Богуславы обвили аметистовые четки, слишком красивые, чтобы служить лишь четками. — Но вчерашнее происшествие обязывает меня… считайте это извинением.

Пальцы перебирали граненые бусины да столь ловко, что Евдокия лишь подивилась.

— Дело в том, что мне по чистой случайности стало известно кое‑что, о чем я считаю необходимым вас предупредить… и конечно, вы скорее всего откажетесь мне верить, но… я всегда считала, что лучше знать наверняка, чем гадать… или же вовсе закрывать глаза. Вы, как мне представляется, не из тех женщин, которые слишком глупы… или слишком умны, чтобы притворяться дурами.

И не понять, то ли похвалила, то ли в лицо плюнула, но ядом, как есть ядом.

— Говорите уже, — не выдержала Евдокия, испытывая преогромное желание выставить незваную гостью за дверь.

Грубо… и скажут, что Богуслава первой мириться пришла, а Евдокия повела себя аккурат как торговка, которою и является… вспомнят все, что только вспомнить можно, чего нельзя — придумают.

— О таком говорить непросто, — Богуслава улыбнулась, и розовый язычок скользнул по губе. — У вашего мужа есть любовница…

Ложь.

— Ложь, — Евдокия поднялась.

— Ваша воля… но выслушайте хотя бы, после будете решать. Я понимаю, что вы вышли замуж по любви… но любовь имеет обыкновение изживать себя. Особенно часто это приключается с мужчинами… мужчины вообще не склонны хранить ревность. Велеслав вот…

— Прекратите!

Богуслава замолчала.

Поправила вуаль. Коснулась губ.

— Мне жаль, что я причиняю вам боль, но… вы знаете, где сейчас ваш муж?

— Да.

А ей не поверили.

— Вам кажется, что вы знаете… и быть может, в неведении есть свое счастье, — Богуслава поднялась. — Но я опасаюсь за вашу жизнь.

— Что?

— Я не враг вам, пусть между нами и были… разногласия. Ей девятнадцать. Она красива… очень красива, уж я‑то знаю, что говорю… и она в положении.

— Нет.

Это не может быть правдой… не может…

— Вы уже не так молоды… и Лихослав понимает, что вряд ли стоит ждать детей от вас…

Страхи оживали. Серыми тенями, шепотком, которого не было, но он слышался, и Евдокия изо всех сил старалась отогнать мысль о том, что Богуслава права.

Может оказаться права.

— А наследник ему нужен.

— Уходите.

— Конечно, — Богуслава наклонила голову. — Но если вы вдруг решите, что мои слова следует проверить, то…

В ее руке появился сложенный лист.

— Это адрес. Отправляйтесь… взгляните. А уж потом решите, что делать.

Евдокия не собиралась брать этот листок, но протянула руку.

— Велеслав не самый лучший муж, — произнесла Богуслава прежде, чем закрыть дверь. — Но у него хотя бы нет повода избавиться от меня…

…а на петлях проступила ржавчина, такая яркая, что Евдокия даже залюбовалась ею… на золото похоже, на то грязное золото, которое вымывали в верховьях Сарынь — реки.

Лист она положила на стол: никуда Евдокия не поедет.

Или все‑таки… просто взглянуть…

Просто убедиться, что она лжет…

Конечно, лжет… как иначе.

…очнулась Евдокия на площади. Шумно. Людно. Суета царит, снуют лоточники, дерут друг перед другом горло, расхваливая нехитрый товар. Орут извозчики, что на коней, что друг на друга, что на мальчишек, которых на площади множество. Мельтешат серой воробьиной стаей, хватают дам за длинные юбки, дразнят мелких собачонок, а порой, на спор, лихость свою доказывая, ныряют под самые колеса. И тогда раздается:

— Ишь я тебя!

Щелкает в воздухе хлыст, пугает очередного смельчака.

— Звиняйте, панночка, — извозчик в черном косматом жилете потеет. Солнышко‑то припекает ярко, и Евдокие видна красная шея с тремя складочками да седой затылок.

— От ить… хельмово отродье, — извозчик сплевывает на толстые голубиные спины, и птицы отвечают слаженным воркованием, явно не одобряя этаких вольностей.

— Поворачивайте, — вся эта суматоха вдруг отрезвила.

Боги милосердные, что она делает?

Едет?

Чего ради… посмотреть… выследить. Это мерзко. Евдокия себя после такого уважать перестанет… а без уважения, как жить.

— Чего?

— Поворачивайте, — упавшим голосом произнесла она. — Обратно. Вдвое заплачу.

Извозчик лишь хекнул, дивясь этакой барское придури. Но спрашивать не стал… хорошо, что не стал. Евдокия не сумела бы ответить.

Она откинулась на жестком сиденье и прикусила палец.

Было муторно.

Глава 15. Где почти ничего не происходит, однако же становится тревожно

Панна Бжеслава Занятовская, четырежды вдова, обреталась в куда менее помпезном месте, нежели прелестная Розочка, при вспоминании о которой у Себастьяна нервически вздрагивал хвост. Улочка Забожская, хоть и считалась чистою, но примыкала к Разбойничей слободке. Была она приятно крива и несколько неопрятна, в чем походила на легкомысленную бабенку, которая рядилась то в одно, то в другое платье, не особо разбираясь, из атласу ли они или же из дешевенького ситца, каковой продавали по пяти медней за аршин. Бабенка эта, чумазая, расхристанная, обвешивала себя стеклянными бусами да позолоченными украшениями, каковые тут продавали прямо с лотков. И диковато скалясь, готовая зайтись не то смехом, не то слезами, но и тем и другим от самого сердца, глядела она на Себастьяна, приценивалась.

— Дай погадаю, добрый княже! — вылетела из переулочка цыганка, схватила за руку, залопотала про жизнь, которая покатится хитрою дорожкой, про недругов сглазливых, про то, что скоро, прямо‑таки за ближайшим поворотом, поджидает Себастьяна судьба его.