Серые земли - Страница 86

— Вдвоем придумали?

— Вдвоем. Папенька сказал, что он у нас совестливый очень… коняку увидит, решит, будто бы задрал… спужается. Сегодня коняку, а завтра, глядишь, и человека какого… и в газетах про волкодлака писали… нет, папенька не собирался его выдавать!

— Да ты что…

— Чтоб мне сдохнуть! — не очень убедительно поклялся Велеслав.

— Не хотелось бы тебя разочаровать, но рано или поздно это случится… — Себастьян похлопал брата по плечу. — Поэтому не могу сказать, что твоя клятва меня впечатлила… да и зная папеньку… ладно, сдавать не собирались. Рассчитывали в монастырь спровадить, верно? Кто должен был шум поднять?

— Я.

Велеслав ударил себя кулаком в грудь.

— Я раскаиваюсь!

— Что‑то слабо верится… ладно, план идиотский, так и у вас мозгов немного… но расскажи‑ка мне, братец, лучше о женушке твоей ненаглядной.

— Чего рассказать?

— Всего рассказать, — Себастьянов хвост хлопнул по мягкому ковру. — А то, знаешь, в последние дни, куда ни сунешься, всюду она… прям‑таки вездесущая.

Велеслав закусил губу: всего рассказывать было нельзя.

Рано.

И пускай бы ушел Лихо — Велеслав старательно твердил про себя, что как есть, в монастырь, ушел, куда ж еще ему податься — но купчиха осталась.

Себастьян опять же.

С него станется угрозу исполнить, написать кляузу… а королевич‑то, как поговаривают, братцу благоволит… нет, нельзя ему пока перечить.

— Она… она хорошая женщина. Набожная, — он говорил осторожно, еще и оттого, что знал: не удастся утаить от Богуславы эту беседу. И ошибись Велеслав, разозлится женушка его, отцовскою милостью навязанная.

— Набожная, значит…

— Каждый день в храме бывает. И благотворительностью ведает. Сиротам там вспомоществление оказывает…

— Просто святая.

— Почти, — сказал Велеслав, изо всех стараясь не покраснеть. Он и на брата смотреть опасался, устремив взгляд на картину, благо, была она большой, затейливой, с нимфами, сатирами и прочими мифическими личностями, занимавшимися делами куда более приятными, нежели нынешние Велеславовы. — Она… она радеет о семье.

— Того и гляди, совсем зарадеется.

Себастьян поднялся.

— Жаль. Знаешь, братец, я‑то понадеялся, что, может, чудо случится…

— Какое?

— Рождения совести в отдельно взятом организме.

Велеслав промолчал.

Совесть?

С совестью он сам разберется. После. И в конце‑то концов, он же ничего не делал… да, та задумка была нехорошей… шутка дурного пошибу.

Именно, что шутка.

Не более.

А остальное — это так… отмолится… и ставши князем, Велеслав самолично позаботится, чтоб братцу красивый памятник поставили.

Или еще чего придумает.

— Но видно зря надеялся, — Себастьян смотрел сверху вниз и было во взгляде его что‑то этакое, заставившее Велеслава вновь покраснеть. — Твое дело, конечно, только… знаешь, даже если меня не станет, то князем тебе не быть.

Кулаки стиснул.

Бить будет?

— А тебе, дорогой братец, советую все ж подумать хоть раз в жизни. Ей титул нужен, а не ты… и потому в живых тебя она точно не оставит. Наверное, в чем‑то это и справедливо.

Вышли вдвоем. И Себастьян, переступивши порог, преобразился. Улыбкой сверкнул. За руку схватил. И тряс ее, тряс… а после сказал да громко так, чтоб все слышали:

— Спасибо! Спасибо, братец! Ты очень нам помог.

Сверкнул черным глазом хитро и добавил:

— Родина тебя не забудет!

И сгинул.

А Велеслав остался. Один на один с приятелями, которые смотрели мрачно, со смыслом.

И подумалось: теперь точно будут бить. Абы не до смерти.

Глава 18. Все еще о родственниках старых и новых

Себастьян был в ярости. И лохматая караковая лошаденка, чуя эту ярость, без кнута извозчичьего резво перебирала коротенькими ногами, всхрапывала, вскидывала голову, жалуясь толстым познаньским голубям на судьбу свою, на жару, мошкару и хозяина, который намедни вновь перебрал сивухи, а ныне дремал на козлах, только и способный, что поводья из рук не выпустить.

Голуби кланялись, спеша убраться из‑под копыт, ворковали, успокаивая: не все так уж плохо.

Может, и не все.

Но лошаденка косила лиловым глазом на человека, который в коляске сидел прямо, и только хвост — эка невидаль! — подергивался… и внушал ей этот хвост превеликое подозрение.

— Тут останови, — тихо произнес человек, и лошаденка встала, а извозчик, очнувшись лишь затем, чтоб руку протянуть — в нее упала пара монет, сипло произнес:

— Благодарствую, господине… благодарствую…

Монеты были серебряными, и значит, вновь загуляет, отмечая этакую нежданную удачу. Глядишь, с нее и лошаденке перепадет овсу торба да хорошего сена, мягкого, клеверного… за это она готова была простить человеку многое.

Вот только он уже скрылся в парадной.

Дом нынешний был выстроен лет этак десять тому. О семи этажах, мраморной лестнице да выводке химер, что водились под самою крышей и ныне выползли, расправили куцые крылья, греясь на жарком летнем солнце, был он роскошен.

Себастьян походя отметил и роскошный алый палас с зеленою каймой, и кадки с пальмами, и клетки с канарейками, и лоснящегося, чем‑то неуловимо схожего с толстым зеркальным карпом, швейцара. Оный, завидев гостя, поспешил навстречу.

— Пан Себастьян! Безмерно рады вашему визиту… — швейцар угодливо кланялся, однако взгляд его оставался цепким, холодным. От взгляда этого не укрылся ни некоторый беспорядок в одежде ненаследного князя, ни то, что пребывает Себастьян не в самом лучшем расположении духа. — Позвольте доложить?