Серые земли - Страница 77

Жертвовать Евдокия не привыкла.

Он и милостыню‑то подавала с опаской, зная, что серед истинно обездоленных людей полно мошенников, гораздых притворяться несчастными.

…орден Молчаливых сестер издревле славится тем, что дает приют женщинам любого рода и звания, позволяя им служить Иржене и сим искупать вину, свою ли, чужую ли. Тако же в Закатном храме находили пристанище и особы королевской крови, зачастую против собственной воли, но по повелению государя. А потому прошу Вас, любезная супруга, не противиться неизбежному.

Как муж и господин Ваш, повелеваю отправиться с этими добрыми женщинами и смиренно принять свою судьбу.

— Хрена с два, — спокойно ответила Евдокия, складывая письмо.

— Что? — Богуслава нахмурилась.

— Ты и вправду думала, что я в это поверю? — письмо отправилось в сумку, где уже лежала Лихославова рубаха. И Евдокия лишь порадовалась, что сумка сия, веселившая Лихо тем, что была вовсе не женских крохотных размеров, столь вместительна. — И если поверю, то… что? Разрыдаюсь? Брошусь тебе на шею? Или и вправду в монастырь уйду?

— Попытаться стоило, — равнодушно заметила Богуслава, которая вовсе не выглядела разочарованной. — С другой стороны… так даже веселей.

— Как?

— Так. Не уйдешь ты. Уйдут тебя.

— Я не хочу в монастырь…

— А кто тебя спрашивает?

— Сейчас не смутные времена…

— Какие бы времена ни были, кое‑что не меняется. Настоятельница монастыря — моя родственница. И она умеет обращаться со строптивыми послушницами. Поверь, очень скоро ты изменишь свое отношение к храму…к вере…

— Иди ты…

— Взять, — сказала Богуслава, и монахини, стоявшие неподвижно, словно вовсе неживые, качнулись.

— Не подходите, — Евдокия вытащила револьвер.

— Ай, как нехорошо… неужели ты, безбожница, будешь стрелять по святым сестрам?

— По святым сестрам, по святым братьям… — Евдокия отступала, — и святой матери, если понадобится, нимб поправлю. Стоять! Стреляю!

— Смирись, — низким голосом пророкотала самая крупная из монахинь. — В лоне Иржены найдешь ты счастье свое.

— Знаете, почтенная, — Евдокия опустила дуло револьвера. — Не обижайтесь, но я лучше свое счастье где‑нибудь в другом месте поищу…

Они, наверное, не поверили, что Евдокия способна выстрелить.

Она и сама не верила до последнего.

Но от монахинь вдруг пахнуло тленом, разрытою свежей могилой, тьмой склепа, самой близостью смерти. И палец надавил на спусковой крючок.

Громыхнуло.

И револьвер дернулся, точно пытаясь вырваться. Засмеялась Богуслава:

— А у тебя, дорогая, нервы‑то шалят…

Монахини же покачнулись, но не отступили:

— Не доводите, — Евдокия облизала разом пересохшие губы.

Не попала.

А ведь могла бы и насмерть… могла бы… насмерть… она не хочет убивать, но и позволить увести себя нельзя, потому как и вправду сгинет, в монастыре ли, в каком ином месте.

— И что здесь происходит?

Услышав этот голос, Евдокия едва не разрыдалась от облегчения.

— Себастьян! — а вот Богуслава не обрадовалась совершенно. — Что ты здесь делаешь?

— Могу спросить тебя о том же.

Как он вошел?

Не через парадную дверь точно… через кухню? Ей тоже надо было выбираться тою дорогой, глядишь, обошлось бы без сердечных встреч.

— Мы пытаемся ей помочь.

— Не слушай! Они хотят меня увезти! В монастырь!

— Дуся, спокойно, — Себастьян, который вдруг оказался рядом — как замечательно, что в проклятом этом доме хоть кто‑то оказался рядом — заставил опустить руку. И револьвер изъял. — Какой монастырь? Извини, но ты по размеру бюста в монахини не подходишь.

И ей бы рассмеяться, только смеха нет, клекот в горле странный, который того и гляди выльется слезьми да истерикой.

— Богуслава, ядовитый мой цветочек. Что за бредни?

— Твой брат ушел…

— В монастырь?

— И как ты догадался?!

— Думал много. Долго. Тщательно. Значит, Лихо скоропостижно сбег в монастырь, но там ему не понравилось, вот и прислал добрых сестер за женой…

Себастьян шагнул вперед, и Евдокия молча отступила.

— В принципе, довольно логично… будь у меня такая жена, я бы ее тоже в монастырь забрал. Вдвоем там как‑то веселей. Но знаешь, что меня смущает?

— Что?

— Я, конечно, невесть какой специалист, но казалось, что монастыри все ж для семейной жизни плохо подходят.

— Все веселишься…

— Будут похороны — всплакну. А так, отчего ж не повеселиться?

За широкими плечами его было спокойно.

Безопасно.

И Евдокия обеими руками вцепилась в сумку, приказывая себе не расслабляться. Себастьяну она верила, но он один, а монахинь три… и Богуслава… и конечно, глупо думать, что Себастьян с монахинями драться станет, только не оставляло Евдокию ощущение, что не все так просто.

— А вы, любезные сестры, чем порадуете?

— Себастьян! — голос Богуславы резанул по ушам.

— Не кричи, дорогая, — ненаследный князь сунул палец в ухо. — Аж зазвенело… этак и оглохнуть недолго.

— Ты вмешиваешься не в свое дело!

— Почему?

— Это… это касается только семьи.

Богуслава попятилась к двери. Она просто так уйдет? Возьмет и…

— Дорогая, ты ничего не забыла? Я часть этой семьи… и все, что с нею происходит, меня касается. Поэтому будь любезна, ответь на вопрос… пока я спрашиваю, а не познаньская полиция. И вам, сестры, рекомендовал бы подумать…

— Она же больна!

— Дуся, ты больна?

— Здорова, — мрачно буркнула Евдокия, которая и вправду ощутила себя на редкость здоровой.