Серые земли - Страница 63

Шпицы зарычали.

— Прекратите, — шикнул пан Зусек, и псы действительно смолкли. — Видите ли, юноша, любое прикосновение к человеку — в высшей степени интимный жест…

Он взмахнул рукой, и шпицы расступились.

— Он означает высшую степень доверия… а вы ведь осознаете, что нет у меня причин доверять малознакомому человеку.

Гавриил был вынужден согласиться, что у пана Зусека и вправду нет ни одной причины доверять.

— Вот видите… но я безусловно рад, что вас заинтересовал мой скромный труд…

— И вправду, скромный, — фыркнула панна Гурова, отпуская Мики.

Однако и он присмирел, а быть может, костлявые щиколотки пана Зусека не представлялись ему хоть сколь бы привлекательной добычей.

— Не обращайте внимания. Панна Гурова любит позлословить. Но в душе — она одинокая несчастная женщина…

Панна Гурова молча поднялась и шпицы тотчас встали.

— Уверяю вас, я совершенно счастлива…

Она поправила шарф — хомут и, подхватив зонт, удалилась.

— Она обиделась, — заметил Гавриил.

— Ничего страшного, — пан Зусек махнул рукой, жест получился вялым, сонным. — К вечеру отойдет. А то и раньше… но держите с ней ухо востро.

— Почему?

— Любопытна…

Хмурая девица, служившая при доме и кухаркой, и горничной, и официанткой, подала обед, на который пан Зусек посмотрел мрачно.

— Опять он экономит.

— Кто?

— Хозяин наш. Редкостный скупердяй… — он ковырнул кашу, которая была ароматна и свежа.

Гавриил вот сахарком ее посыпал, правда, сахару в сахарнице было на самом донышке, и теперь Гавриил слегка смущался, поскольку, ежели и пану Зусеку вздумается пшенку подсластить, то выйдет неудобно. Но тот лишь скривился и миску отодвинул.

— Мы договаривались, что на обед должно быть мясо. Пшенка хороша для старух, а мужчина без мяса — это… — он воткнул ложку в кашу так, будто бы именно она была виновата в том, что появилась ныне перед паном Зусеком. — Это не мужчина…

— А мне нравится.

Гавриил ложку облизал.

— Мне вот… мама всегда кашу готовила.

— Расскажите о ней, — пан Зусек вдруг наклонился и весьма резко, заставив Гавриила отпрянуть.

Впрочем, пахло от него не зверем и не духами, а… терпкий резкий аромат, который, пожалуй, перебьет и тот, и другой запах.

— З — зачем?

Пан Зусек воздел ложку, с которой отвалился желтый ком каши и плюхнулся аккурат на скатерочку.

— В ней я зрю исток всех ваших бед.

— Каких? — осведомился Гавриил, на всякий случай отодвигаясь от собеседника столь прозорливого. И еще кукиш скрутил, естественно, под столом, потому как крутить кукиши в лицо людям — дурной тон.

Пан Зусек, высунув розовый и чересчур уж длинный язык, ложку лизнул.

— Я зрю, — повторил он, прищурившись. В складочках темных, будто бы подкрашенных, век его глаза терялись, казались махонькими и какими‑то бесцветными.

Неприятными.

— Я зрю, — это слово, надо полагать, пану Зусеку было очень по вкусу, оттого и произносил он его медленно, со вкусом, — что вы обладаете преогромной чувствительностью. А еще стеснительностью во всем, что касается женского общества. Скажите правду…

Гавриил к правде готов не был, а потому головой мотнул.

— Вам стыдно признаться, — облизанная ложка блестела, и похоже, пшенная каша не была столь уж неприятна пану Зусеку, как он то говорил. — Это вполне естественно.

Ноздри его дрогнули.

Он ли… нехорошо получится… умный человек и волкодлак. А в том, что пан Зусек умен, Гавриил нисколько не сомневался: вон, целую книгу написал!

— Она с рождения внушала, что мужчине стыдно выказывать свою слабость… — он зачерпнул каши и отправил в рот, проглотил, не жуя, и острый кадык, выдававшийся на узкой шее, некрасиво дернулся. — Она подавляла вас… была авторитарна и нетерпима…

— Вы были знакомы? — Гавриил похолодел.

— Они все таковы. Истинная суть женщины — хищница. И только мужчина, всецело уверенный в себе, способен управиться с нею.

Пан Зусек похлопал Гавриила по руке. Ладонь его была горячей, сухой.

…а у волкодлаков температура тела выше, чем у обыкновенного человека. Ненамного, но все же…

— И оттого молодые люди, сами не понимая причин, робеют в присутствии женщин. Испытывают порой преотвратительные ощущение. Сухость во рту. Внезапную немоту. Слабость во всех членах, — пан Зусек перечислял, не забывая глотать кашу, а Гавриил смотрел на широкий его рот, на розовый язык и ровные белые зубы. — Они списывают это на урожденную скромность, тогда как дело в ином!

— В чем?

Пан Зусек оскалился.

— В голосе инстинкта! И его надо слушать… женщины опасны… они способны свести с ума, лишить воли… обобрать до нитки… сколько несчастных каждый день лезут в петлю… — он сделал паузу, позволяя Гавриилу обдумать услышанное, что тот и сделал, ответив:

— Не знаю.

— Чего не знаете?

— Сколько несчастных каждый день лезут в петлю. Это полицейские сводки глядеть надобно.

Пан Зусек коротко хохотнул:

— А вы шутник.

Смех у него оказался неприятный, тоненький.

— И это хорошо… очень хорошо… — пан Зусек поднялся. — Приходите…

На стол легла красная карточка.

— Уверяю вас, будет интересно. А вам, как соседу, и скидку сделаю… полный курс обойдется всего‑то в двадцать злотней. И я научу тебя стать собой.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Гавриил, хотя не совсем понял, зачем ему учиться быть собой, если он и так есть?

А каша за этими разговорами остыла.

Панночка Розалия Бергуш — Понятовска обреталась на Ковыляйской улочке, известной тем, что некогда, лет этак триста тому, всецело принадлежала королевской пассии, Алиции Ковыляйской. Та прослыла особою вольных нравов и большой придури, каковая и воплотилась в стремлении сделать сию улочку идеальной. И подчиняясь приказу, старинные дома были снесены, а на месте их выстроены новые, по особому проекту самой панны Алиции… поговаривали, что имелись у нее планы не только на улочку, но и на весь квартал белошвеек, а то и на Познаньск. Однако милосердные боги не допустили произволу, наградив бледную даму чахоткой, а уж тогдашнее лечение, с пиявками и кровопусканиями, сократили и без того короткий срок ея жизни.