Серые земли - Страница 30

И Гавриил сам расследование проводил.

В Гданьск наведывался, в гостиницу коронную, где и беседовал сначала с неуживчивым управляющим, каковой велел Гавриила гнать, заподозривши в нем еще одного жадного до сенсаций крысятника, а после с коридорным, куда как более ласковым.

Он Гавриила выслушал.

И рассказал, как оно было, и про нумер, где на паркете огненные письмена месяц не сходили, а запах серы и вовсе всю меблю пропитал, оттого и пришлось ремонту делать. И про торт, и про баню, и про иные чудеса, свидетелем которых случалось быть… если и привирал, то немного.

А значит, имелся тайный способ!

— Возьмите меня! — Гавриил, преисполнившись решимости — за — ради светлой мечты всеобщего блага он готов был пожертвовать собой и не только собой — распахнул полы плащика. — В ведьмаки! Я хороший…

Аврелий Яковлевич крякнул и отвел взгляд.

Нет, в жизни ему случалось повидать всякого… особенно опосля тех пасквильных статеек, которым «Охальник» опровержение дал, но как‑то стыдливо, неуверенно, а потому вышло лишь хуже — все разом вдруг уверились, что Аврелий Яковлевич именно тем и занимался, о чем в статейках писано.

Двери старого клаба не открылись.

Зато однажды в черном конверте, розовой ленточкой перетянутом, появилось приглашение вступить в тайное сообщество содомитов почетным членом. Аврелий Яковлевич конвертик спалил с немалым удовольствием, радуясь, что Лукьяшка при всем его любопытстве не имеет обыкновения нос совать в почту ведьмакову… но приглашение приглашением, содомиты содомитами… и томные юноши, которые взяли за обыкновение появляться на ведьмаковом пути в тайной надежде устроить собственное бытие хоть и не законным браком, да методой обычно дамскою, вели себя прилично.

А этот…

Плащ повис тряпичными крылами, и драная подкладка его лоснилась в свете фонаря.

Гавриил был худым.

Жилистым.

И каким‑то несуразным. Его бочкообразная грудь густо поросла курчавым волосом, а впалый живот, напротив, был лыс, и белые шрамы на нем гляделись своеобразным узором.

Сероватая шкура Гавриила от холода пошла гусиной сыпью, и натянулась на острых костях до предела. Одно неловкое движение, и прорвется она…

— Угрожаешь? — осведомился Аврелий Яковлевич.

— А говорили, я вам нравлюся, — Гавриил переминался с ноги на ногу, втайне уже понимая, что замысел его, казавшийся великолепным, не удался.

А ведь по книге делал.

И неожиданная встреча… и предельная откровенность, которая по мнению некоего пана Зусека, которого в лавке весьма нахваливали — книги его пользовались небывалым спросом — должна была расположить сердце особы капризное к просителю. Не помогли и особые духи с вытяжкой из яичек химеры, которые должны были бы пробудить влечение, а ведь за них Гавриил золотом платил.

Или надо было брать другие? «Ночную страсть», которая с железами бобра… но сказали же, что бобер — вчерашний день, вот химера — дело иное…

— Прикройся, болезный, — Аврелий Яковлевич переносицу почесал. — А то девок пугать нечем будет.

И на всякий случай, убеждения ради, добавил:

— А то прокляну.

Гавриил плащ прикрыл, потому как и вправду, было прохладно, а снизу так еще и поддувало, и шелковые трусы романтичного красного колеру не спасали.

— Всех не проклянете, — сказал он, потому как замечательная книга пана Зусека рекомендовала в любой ситуации сохранять чувство собственного достоинства.

— Это смотря как постараться…

Ведьмак хотел добавить еще что‑то, однако же его перебил тоскливый вой. Он раздавался где‑то совсем близенько, конечно, не настолько близенько, чтоб сразу за нож хвататься, благо, в плащике имелись карманы, куда Гавриил и сложил все необходимое, включая не только нож, но и книгу с советами, склянку с остатками духов и два носовых платочка. Чистых.

Один, чтоб если признание делать, на одном колене стоя — пан Зусек правильно заметил, что от этакого признания после пятно на брюках останется, каковое навряд ли получится вывести, а другое — для обыкновенной надобности. В Познаньске запахов было чересчур уж много, оттого и приключилась с Гавриилом неприятность, насморк начался…

И ныне он, поведя носом, не учуял зверя.

Слышал.

Волкодлак выл, ажно заходился. И главное, нагло так, с переливами, со вздохами. То оборвет песню, то вновь затянет…

— Стой здесь, — велел Аврелий Якволевич и тросточку свою перехватил, будто бы и не тросточка это, но дубинка. Гавриил и прикинул, что весу тросточка эта должна быть немалого, с полпуда где‑то… а еще завитушки всякие, серебреные…

Ведьмак двинулся на голос.

Ступал он широко, не таясь, и ветки громко хрустели под узконосыми, по новой моде, штиблеты. И сами эти штиблеты поблескивали лаковой белою кожей.

Жаль, что навряд ли волкодлак красоту эту оценит… и Гавриил поскреб ногу — носок продрался уже по всей длине и внутрь успели залететь мелкие камушки, песчинки и иной сор, который ныне чувствовался, мешая сосредоточиться.

Оставаться на месте, как то было велено, Гавриил не собирался.

Он двинулся не по тропе… зря говорят, что во второй своей ипостаси волкодлаки — твари безмозглые, ведомые лишь желанием убивать. Молодняк‑то, может, и не особо сообразительный, но вот ежели волкодлак старый, не один оборот переживший, он с желаниями своими вполне себе управляется.

И на ведьмака сдуру не полезет.

Дразнится… вой стих.

И Гавриил пожалел об одном, что из‑за клятого насморку не способен нормально след учуять. Он потер кончик носа, сунул мизинец в левую ноздрю, а после и в правую, однако с немалым огорчением вынужден был признать, что сии манипуляции помогли ему не больше, нежели патентованные чесночные капли…